К О Л Л О К В И У М

Порой читателю может показаться, что писатель, он везде им является, даже в эмиграции, сидит себе счастливый за письменным столом и в почтовый ящик к нему слетаются приглашения на конференции, коллоквиумы и прочие сборища элиты.

Моё приглашение на интернациональный коллоквиум по русской литературе в эмиграции, я получила на двенадцатом году пребывания здесь. С подачи одной француженки, учительницы русского языка из лицея, где училась моя дочь. Хотя говорят, что ничего нет случайного в этой жизни. Топаешь свою карму и на дороге этой, Владыка посылает тебе учителей. Умей только не пропустить нужное.

Итак, действовать надо было быстро. Утрясти три дня в счёт будущего отпуска на работе. Всплакнуть перед мужем, чтобы выделил энную сумму для поездки в Париж. Кинуть взгляд на надоевший гардероб, и вздохнув, решить не перениматься чепухой тряпичной и отправляться в столицу.

Скоростной поезд за полтора часа домчал меня на перрон вокзала Монпарнас. Здание Сената в двадцати минутах ходьбы от вокзала, возле Люксембургского сада. Почему Сенат? Это он субсидировал коллоквиум, предоставив его участникам зал Клемансо. Хотя идея коллоквиума родилась в скромной библиотеке им. И.Тургенева. Наш писатель её учредил в 1885 году. Поместье его было далеко в России, а его любимая Полина Виардо, с мужем и дочерьми, рядом, в Париже. Так и прожил этот красивый и талантливый человек неподалёку от знаменитой певицы. Его любовь была чиста и одна на всю жизнь. Даже муж-банкир особо не ревновал. Ну, мается сердешный писатель, славянская загадочная душа, перемается. Здесь - семья, брачный контракт, положение в обществе, всё должно стоять нерушимо. Так и простояло до конца. То есть до смерти самого Тургенева, который в завещании оставил всё Полине Виардо. Она же, его гроб отправила с Северного вокзала в Париже, в Россию. Туда, где будут шелестеть берёзы над его могилой, падать снег и ярко светить солнце Родины - Спасское - Лутовиново. Эмиграция была закончена. Но это было только начало.

Библиотека И.Тургенева, станет обогревать души следующей эмиграции. Коллектив её, по сей день, работающий на общественных началах, будет помогать выстоять соотечественникам, опираясь на русскую мысль, книги и всё что составляет могучий Дух нации. И русские в Париже, по словам профессора Никиты Струве, будут делать политику, философию, литературу. Это было нелегко, но кризиса при написании у них не было. Эмиграция- это всегда больно и бесповоротно. Вторая жизнь в твоей жизни единственной, капля крови нации взятая на анализ. Единственное счастье этой творческой эмиграции состояло в том, что она «привезла» с собой своего читателя. А когда твой читатель рядом, пишется значительно легче. Цвет русской армии, дворяне, казачество, актёры, учёные, интеллигенция - были здесь. Такой донорской отдачи русской культуры для Франции, Париж ранее не видел. Русские стали тем каталогом имён, которым можно перекликаться в тяжёлые времена истории.

И поражаешься сегодня французам. Умеют видеть и ценить культуру чужую. Помогают ей сверкать на виду всеми гранями. Завидное качество. Потому, когда я слышу, что в моей родной Украине, русские писатели вытесняются, только остаётся развести руками. Скифы, загребающие живых вместе с мёртвыми!..

Эмиграция для писателя, к счастью, огромный стимул для творчества и даже факт творческой биографии.

Однажды, мудрая и пережившая всё, Анна Ахматова, услышав об аресте Иосифа Бродского, сказала:

-Какую они ему делают биографию!

Наверное, сам Бродский не понял этого вначале. Дальше будут Франция, Америка, Нобелевская премия и ...смерть.

Охотно берёт Париж пришедшую культуру чужой нации, даёт ей убежище и...становится богаче. Около 30 лет назад в издательство «Фаярд» пришла рукопись из Барселоны какого-то неизвестного колумбийского журналиста. Это была книга Маркеса «Сто лет одиночества». Не обладай талантом видеть, редактор «Фаярд», Клод Дюран, мог бы пропустить сквозь пальцы золотой песок. Но увидел, почувствовал, как чувствовал в детстве каждую фразу полюбившихся книг, которые он без устали переписывал от руки, так любил слово!

А семитомник, изданной им «Истории русской литературы» при помощи полторы сотни сотрудников на десяти языках! Гордость и сумасшествие по его словам. Он же потом займётся не только изданием книг Солженицына, но станет его другом и литературным агентом.

...Коллоквиум проходил живо и интересно. Переводчики в кабинах не надрывались за работой. Вся публика в зале свободно владела тремя языками - русским, французским, английским.

Мимо меня в перерыве промчалась дама в чёрном длинном пальто с типичным лицом наших украинских крестьянок. Я застыла на время, потом догнала её.

- Простите, Вы не с Украины случайно?

- Почему Вы так решили? - резонно, вопросом на вопрос, ответила дама.

Не скажешь же ей, что такие лица мне пришлось видеть на старых фотографиях семей украинских. На третий день коллоквиума, теперь уже в Сорбонне, она сидела со мной рядом и быстро записывала на трех языках (в зависимости от докладчиков) заметки в свой блокнот. Это была Екатерина Андреева, профессор из Кембриджа, написавшая книгу о генерале Власове.

Диаспора разная и отовсюду, но со славянскими корнями. Театр жизни и я в нём...

В одном из перерывов подошёл ко мне мужчина с фамилией на «ко» в конце. Уже 25 лет здесь. Лицо любителя отличной французской кухни. Институт диаспоры учредил и президентом его стал. Ищет теперь своих представителей в Москве.

- Чтобы что там делать?- спрашиваю. Особо не распространяется...

-Заниматься приватизацией, политикой, - наконец выдавил из себя. Тут мне стало уже за державу обидно:

- Вы историю Савинкова знаете, как он хотел влиять на политику, и, чем это закончилось? Приватизация и без диаспоры идёт таким ходом, всё продано и перекуплено и деньги в европейских банках, вроде они руки жгут дома, чтобы разместить их в русских.

«Руководитель» диаспоры обиженно засопел и отошёл в поисках москвичей. Да... подумалось мне, кучкой с граблями и - на Зимний!

На трибуну поднялся Владимир Карасик и блистательно толкнул речь о русской прессе в Израиле. Типичный представитель своего народа, оживший библейский Авель, высокий и смуглый. На него наступал другой оратор из тех же мест, похожий на Каина, рыжий и толстенький, но оба с бородами. Разошлись по взглядам. Первый утверждал, что в Париже выходила еврейская газета, а второй спокойно доказывал, что она имела причастность к конкретному политическому органу.

- Где они видели свободную прессу в мире?- подумалось мне.

Ораторы примирились потом шуткой, что бороды у них таки разные...

Последний день коллоквиума на факультете славистики в Сорбонне. Зашла в кафе напротив. За чашкой кофе обозреваю публику. За соседним столом молодёжь, красивые парни, лица просветлённые, общаются между собой весело, приподнято.

- Студенты! - себе отметила.

Они быстро вычислили мой славянский типаж и сами подошли. Представились гордо:

- Мы — слависты!

- И по-русски умеете говорить? - поинтересовалась я.

- Конечно,- быстро последовал ответ и переход на русский язык. Поговорили. Провели меня  до аудитории, где после обеда, собралась участники коллоквиума. Полистав университетскую программку, прихваченную на стеллаже, вижу абзац, повествующий о семинарах и конференциях с писателями в эмиграции. Внизу приписка - «Поиски современного украинского писателя в эмиграции, не увенчались успехом»....

И тут я унеслась в путешествие во времени, в мою юность... Я на сцене в актовом зале своей любимой восьмой школы, в Черкассах. Мне семнадцать лет. Читаю стихи. В зале, приглашённые писатели, которые станут потом моими друзьями. Все с глазами яркими, отмеченными вдохновением и интересом. Смотрят на меня, улыбаются. Школа была русская, и стихи мои первые были тоже на русском. Вскоре, после побед на литературных конкурсах для школьников, поэт Микола Негода скажет:

 - переходи на украинский, ты же украинка, все корни твои здесь, иначе не пробьешься. Знал, о чём говорил... Когда очутилась во Франции, русский язык меня спас, как и издатели в России, регулярно печатающие меня дома. Украина хранила молчание...

Какой народ я представляю? Извините, неувязочка вышла, писала на украинском, теперь на русском, может, переведёте несчастную, на французский? Трафаретка явно ко мне не прикладывалась. Литературе нужен результат, а не твоя биография.

- Нужно время, - сказала себе, - только оно одно поставит всё на место...

На банкет вечером, в мэрию Парижа, не захотела идти. Коллоквиум, на который я попала, касался людей, изучающих литературу. Им живой писатель там, как телега в избе. Его роль прожить в эмиграции, написать больше, затем умереть. Потом уже, набежит армия интеллектуалов, будут исследовать его творчество, скупать переписку, говорить вот с таких трибун, как он творил и мучился.

Не было на коллоквиуме и Андрея Макина, написавшего «Французское завещание» на языке новой родины. Его теперь называют - знаменитый французский писатель. Он сделал свой выбор. А я не могу, перед глазами моей памяти стоит мой славянский читатель, ему пишу, к нему обращаюсь.

На вопрос мужа дома:

-Ну что? Нашла своего издателя? - я отвечу, что как раз издателей там и не было. Ещё не пришло время, - главное - писать, по закону больших чисел, может, что и выпишется.

Как говорили древние воины зулусов:

- Наступаешь - приближаешься к смерти, отступаешь - всё  равно тебя настигнет.

Зачем тогда отступать?

Что делать с прошлым?

Ответ пришёл: делать из него фразы.

рисунок Рады Заяц